Дед Кузьма, Куликовы

Жил на Ленинской, на чётной стороне, напротив дома Геннадия Ивановича Денисова дед Кузьма. Фамилия его была, если не ошибаюсь, Арзютов. А может быть и другая - уже забыл. И жили с ним: его жена Варвара и её сестра (или - его сестра?), которую все звали просто «курноской». Почему «курноской» - вместо носа у неё было что-то такое, что и объяснить трудно: бедняга  в детстве лицом вниз с печи свалилась. Весь нос поэтому вдавился внутрь. Осталось только что-то вроде сморщенной «пипочки». Если кто-нибудь знает гриб «сморчок» - вот, пожалуй, самое верное сравнение будет. Мне всегда жалко было на неё смотреть. По причине такое уродства старушка осталась неграмотной и замкнутой. Своих детей у Кузьмы и Варвары не было, поэтому он "взял на жильё" своего племянника и его семью из Турдак.

Любил Кузьма рыбачить. Ловил он не густо и дети его племянника, подшучивали над ним:«Дед Кузьма берёт с собой два яйца на рыбалку - с ними он и обратно приходит.» Но всё-таки, чтобы уберечь его от "наскоков"  жены Варвары, пацаны дабавляли ему в сумку от своего улова. Дед делал вид, что "не замечает" этой хитрости.

Ещё  любил Кузьма патефон слушать, особенно одну песню Трошина, где поётся про пожар. Слова: "Папиросу закурил, а сосед остановил: дескать, что же ты чадишь? Дым чай вон, валяй дыши!" - его приводили в восторг. Песня смешная, но мы больше потешались, наблюдая как её слушал Кузьма: он садился на краешек стула  и почти втыкал свою голову в трубу. Счастливо улыбаясь и подхихикивая он внимал каждому слову текста и, по окончании, бережно упаковывал пластинку в бумажный конверт. А иной раз – тут же снова вынет и снова послушает! И всё повторяется "точь в точь": краешек стула, голова в трубе,  подхихикивание, бережная упаковка.

 

Когда племянник Кузьмы приобрёл телевизор, что было неординарным событием на нашей улице (и в городе тоже!) - вся ватага пришла смотреть на новинку. Смотрели всё подряд. Жене племянника, т.Наде, надоело и она выключила ящик. Вдруг из маленькой спальной комнатёнки раздался гнусавый голос «курноски»: «Воть! Тялявизор-тоть выключили, а люди-тоть тама осталися!»

Как-то поздней зимней ночью 1961-го года нас разбудил стук – родственник из Тамалы купил в Пензе машину, но по причине снежных заносов на дорогах решил оставить покупку у нас. Мы быстро оделись и выскочили убирать со двора снег - чтобы машину поставить. По завершению работы мы легли спать, но сон долго не шёл. Мы лежали и вспоминали: какого цвета, какого запаха, какой модели была машина. Хотя тогда список этих моделей звучал не так долго: Москвич да Волга!

Утром родственник уехал, а рабочие, шедшие на смену, увидели следы машины, которые вели к нам во двор. Машина в Сурске была по тому времени диковина, равная космическому кораблю. Отец на расспросы про машину ответил шуткой: «Выиграл её по лотерее». Мама же на работе рассказала всё как есть. Сурская молва тут же сделала вывод: – "Машину купили! Просто как врать ещё не успели  договорится!».

Особенно за машину переживал дед Кузьма. По нескольку раз на дню он подходил к нашим воротам и прижимался к дыре от выпавшего сучка, замирал, рассматривая машину. Затем он семенил подшитыми валенками вниз к себе домой, бормоча: «Врёт, фашист проклятый! Он её купил, а не выиграл! У него денег куры не клюют!». Дойдя до дома Гвоздковых, он останавливался и, потоптавшись на месте, снова возвращался к  заветной дырке, повторяя уже произнесённые фразы про покупку, враньё, деньги и фашиста.

Так постепенно он утрамбовал хорошую тропинку до ворот - приходил по-несколько раз на дню! Его не смущало, что мы рядом на дороге «гоняли хоккей». На нас он смотрел как на досадную, галдящую помеху, мешавшей ему созерцать и завидовать.  Прозрачная назойливая старческая капля собиралась на дедовом носу и подолгу висела. У меня, от вида этой капли, у самого начинал нос чесаться! Её он смахивал негнущейся суконной рукавицей (той, у которой всего «два отделения» - для большого пальца и всех четырёх) и снова замирал. Мы друг к другу так привыкли, что внимание не обращали. Даже подшучивать перестали! Кузьма же не смущался даже   входивших или выходивших родителей! Мои родители тоже к нему привыкли, как к фонарному столбу - стоит, значит надо так! Пусть стоит!

 

Наступила весна. Снег перед нашим двором подтаял, появилась первая проталина, так ароматно пахнувшая землёй, весной и пробуждением, которая становилась для нас местом где мы играли «в ножички». Земля была мягкой, поэтому ножичек легко в неё входил. Тропинку "деда Кузьмы" пришлось долбить ломами - чтобы быстрее расстаял образовавшийся на ней лёд.

Когда, вот так же ночью, родственник неожиданно приехал за машиной, а рано утром уехал, порушив тонкий верхний слой замерзшей за ночь землицы и оставив свежий след колёс – для Кузьмы розыгралась истинная трагедия! Прийдя, как обычно «к дырке» и не обнаружив во дворе машины, он растерянно топтался перед дыркой на месте и смотрел по стороная, созерцал, как следопыт, оставленный след и сокрушался: «Вот, проклятый фашист! Продал машину-то! Продал!»

 

Тётя Варя, жена деда Кузьмы, была  женщиной высокой, так по крайней мере мне тогда казалось. Носила она длинную до пят, широченную юбку, делая при ходьбе большие, не по-женски размашистые шаги. Она собирала в лесу хворост и, возвращаясь из леса с полной вязанкой на спине,  частенько подзывала меня:

«Володьк! Подь-ка сюды! Смотри-тка, что тебе зайчишка-то из лесу-то прислал!».

Сбросив на землю вязянку, она с трудом разгибала натруженную спину и загадочно медленно лезла в глубочайший карман юбки.

Завороженно приближался я к ней: как-никак сам зайка мне «гостинцев» прислал. Завязывался разговор: какой он был, этот заяц, какого цвета (от неё я узнал про смену цвета шести!), как он скакал, что ещё говорил. Это была встреча с добром и со сказкой, которая сохранилась в моей душе до сих пор.

Иногда, в жаркую летнюю пору, возвращаясь домой с закупками на неделю, раздаю я играющим возле подъезда детям мороженое, поминая нехитрые гостинцы «зайчика», «дарившего» мне через тётю Варю лесные «гостинцы» - пару лесных орехов или леденец «петушок», на палочке. И каждый раз кажется мне, что тётя Варя наблюдает за мной одобрительно свыше, устало улыбаясь, потирая свою натруженную работой поясницу.

 

Я хорошо помню, как впервые встретил племянника деда Кузьмы и его семью. Мы, пацанва, крутились возле дома Валерки Маркина. На этом месте сейчас магазинчик – это угол проулка, что с ул.Ленина ведёт к клубу. Приехавшие поднимались снизу по дороге (привычка ходить по дороге не исчезла и сейчас!). Мальчишки, Коля и Вася, были одеты в модные тогда в Турдаках чёрные вельветовые курточки с замочками-молниями на карманах. Родители первые заговорили с нами. Обращаясь к своим детям мать, т.Надя, сказала: «Вот вам и друзья-сотоварищи!» Мне это запомнилось, видимо, потому, что слово «сотоварищи» я ещё ни разу не слышал. Как бы то ни было, но приезд новых «уличных членов» стал событием, которое случается не часто.

 

Николай был года на два постарше меня. Впоследствии он закончит пединститут, будет работать в Сурске, а затем переедет в Колышлей, где будет с успехом преподавать  в спортшколе и завоюет любовь и признание её учеников. К сожалению, его не стало в январе 2005 года...

Василий рос щупленьким пареньком, был он среди «нашей мелкоты» самый младший и самый «мелкий», но учился он с нами в одном классе и был смышлёным, способным учеником. Однажды, когда плотину на Суре ремонтировали, он упал с моста в «шум». Ребята, испытывая храбрость переходили по тонким балкам с одного берега на другой. Внизу было воды всегда по колено, поэтому он не расшибся на смерть, но это падение задержало его рост. Когда я уходил в армию (из мелкоты я был постарше всех) – Василий был небольшого роста, щупленьким пареньком. Буквально через пол-года мне написали, что Василий «вымахал» - я не поверил! Но увиденное через 2,5 года – когда Вася демобилизовался – превзошло все мои представления: Василий вышел из «передней» мне навстречу нагибая голову, чтобы потолок не шлифовать! Мощные плечи и руки завершали картину русского былинного богатыря.

Появление семьи Куликовых принесло оживление в нашу уличную жизнь. Куликовы жили открытой, дружной, гостеприимной семьёй, которую каждый праздник обильно посещали многочисленные турдакские и сурские родственники и друзья. Я не помню такого, чтобы мы не были приглашены на день рождения ребят, которые отмечались почти ежегодно. Тётя Надя всегда пекла вкусные пироги с калиной, которые я ни разу раньше не ел. Ещё запомнились: квас, калиновый морс. Эти напитки были у Куликовых постоянно на столе.

Трагически закончилась жизнь дяди Вани: взорвался котёл (или мельница что молола уголь?) в котельной, где он работал. Он, поднявшись наверх, заметил, что что-то неладно - слишком горячая была установка и может произойти взрыв. Он успел крикнуть об этом товарищам и стал тоже спускаться. Взрыв стоил Чиндину и ему жизни... Чиндин умер на пару дней раньше и дядя Ваня, мучаясь от ожёгов и их последствий, завидовал умершему: «Чиндин уже отмучился, а я вот...» - говорил он своей жене, круглосуточно дежурившей у кровати. Картину похорон Чиндина он наблюдал из окна больницы... Страшное событие!

 

Николай уходил в армию вторым, после моего брата. Проводы были очень шумными и многолюдными. Тётя Надя несколько раз пробовала затянуть песню: «Последний нонешний денёчек гуляю с вами я, друзья!» Но каждый раз голос её срывался и она убегала на кухню, сопровождаемая укоризненным взглядом сына.

Куликовы любили своих детей и разлука со старшим была тяжёлой. Отец, воспитанный, как и все тогда в «духе патриотизма» (между-прочим: хорошее чувство, но уже тогда оно начинало быть СТАРОМОДНЫМ!) крепился и гордился, хотя и его я видел с мокрыми глазами. На проводах говорились «пафосные» тосты-речи. Всё было как-то по-другому. Видимо в Турдаках сохранили ещё ту гордость и честь, которой наделялись русские воины. Мне уже казалось всё это странным, «киношным». Теперь, с высоты прожитых лет и опыта, я могу сказать, что был свидетелем постепенной «потери чувства гордости и чести быть защитником своей Родины». Возможно, что это моё признание-заключение тоже станет старомодным, странным и смешным для молодого человека, читающего эти строки. Может быть корни такого циничного отношения лежат в тех многочисленных (и поэтому обесцененных!) партийных решениях «по браткой помощи», «братском долге» в Чехословакии, Афгане, Чечне, которые не только порушили саму славу воина России, как освободителя и защитника отечества, но и стоили сотням тысяч молодых людей жизни?

Как бы то ни было – Коля уходил служить! Это было время, когда мы, салаги, ещё завидовали тем, кто уходил в армию! Утром рано все гости собирались снова - провожали с пенями, с гармошкой до станции, где толпа провожающих, но уже поменьше, садилась в электричку и сопровождала призывника до Чаадаевки, затем некоторые ехали автобусом до Городища, а остальные, подравшись с Чаадаевскими парнями, возвращались домой. Правда, при проводах Николая драк не было.

 

Но сами драки случались часто. В этой связи мне вспоминается такая картина: подходит электричка из Кузнецка на Пензу, открывается дверь и из вагона выходят сурские парни - у кого глаз синий, у кого нос опухший... Помню, что часто видел Сашу Кудряшова - у него были большие губы и они при каждой драке страдали, так же как и нос. Всё это обильно кровоточило. Парнем он был, вообще-то, хорошим, не драчливым, но в Чаадаевке "отрывался", бросался в самую гущу.

 

Спустя некоторое время мы получили от Николая первое письмо, которое читали на крыльце  «всем миром». Там было и первое фото: на обратной стороне Николай написал, пусть это звучит сейчас наивно – но раньше некоторые так думали: «.... а я здесь, в Германии, буду вас защищать!» Почти дословно! Запомнилось это, опять-таки, потому, что уже тогда (как и слово «сотоварищи») было это (чувсто, выражение) из области «давно минувших дней». Теперь я могу сказать, что российская глубинка (с.Турдаки), в которой вырос Коля, ещё хранила и передавала из поколения в поколение давние русские традиции и ценности! Стоит поучиться!

А у нас, салаг, эта строчка вызвала «подковырку» - ага, «защищая - бегая на дальние дистанции»! Дело в том, что Николай служил в спорт-роте и его имя стояло в одной дивизионной газете, как участника много-километрового забега и прибежавшего в первой десятке. Может быть эта подковырка была вызвана чувством мальчишеской зависти - не берусь утверждать. Но я думаю, что уже тогда начало развиваться «саркастическое отношение» к подобным чувствам искренности и душевности. И это во времена «усиленного патриотического воспитания!»

 

ГДР была страной, по российским понятиям, богатой. Помню первую посылку, что прислал Коля «из-за бугра». Её, как и первые письма, мы вскрывали на крыльце. Тогда он прислал соседу напротив (отцу Вити Синицына) мундштук с головой чёртика. Сосед довольно пыхтел вставленной в него сигаретой, слушая сопроводительное письмо. Куликовы не были «зажимистыми» людьми, поэтому всем присутствующим досталось по «заморскому» угощению из посылки.

Армейский отпуск Николая тоже был праздничным событием на улице. Мы были приглашены на торжество (фото помещены на моей странице в «одноклассниках») и Коля «пижонил» в германском пиджаке и форме. Тётя Надя всем показывала подарки. Гордилась и радовалась. Уезжая назад в часть, Николай прихватил с собой  пару позолоченных женских часов, которые мы называли из-за браслета "крабы". Они были популярны среди немцев и Коля надеялся их продать, дабы на вырученные деньги привезти домой заморских гостинцев. Эти часы было не так просто купить, поэтому говорили: вместо купил - достал! Так-что кто-то ДОСТАЛ эти часы и Коле.

После армии Николай закончил пединститут, женился. Галя, его избранница, была девушкой с тонкой талией и загадочной улыбкой.

На свадьбе Николая и Галины гуляли от души. Родители радовались невестке: у них в роду были одни парни. Говорили много тостов, желали много детей. Я смотрел на тонкую, почти "осиную" талию невесты и не мог представить, что она будет когда-нибудь беременной. Но молодые справились и с этим: по-моему, у них двое детей.

У Василия и его жены, Алевтины, тоже родились "красные дети". "Красные" - это не значит РЕВОЛЮЦИОННЫЕ, так в старину назывались разнополые дети.

Хорошее было время...