Wladi

Улица Ленина называлась раньше Грязновкой. Рассказывали, что во времена Асеева она была покрыта дощатым настилом! Некоторые доски из этого настила я видел. А вдоль нашей стороны (чётной) был деревянный тротуар. Говорили, что он тоже из АСЕЕВСКИХ досок. Так ли или нет – не знаю, но занозы помню! Не один раз себе их под ноготь вгонял, бегая босиком!
Я застал пыльную Ленинскую. Зимой её посыпали шлаком с котельной, а летом жители сбрасывали в колеии ненужный хлам, который тоже иногда  засыпали шлаком – поэтому летом он нещадно пылил, в пыли возились («мылись») куры. Затем её «замостили» камнями. Рабочие целый день на коленях ползали, подгоняя один камень к другому. Это были тяжёлые камни. Но они были не такие булыжники, какими была вымощена часть дороги от станции. Это были «меловые» камни, взятые с карьера крутой горы (стрелички). Я был тогда совсем мальцом и любил наблюдать за работой рабочих. В профиль дорога выглядела как коромысло: слева и справа канавы, а сама дорога выгнута дугой. Ещё любил есть вместе с рабочими во время перерыва: они ели хлеб, яйца, сваренные вкрутую, запивали нехитрую трапезу молоком из бутылок. Помню пробки из газет, который рабочие выдёргивали зубами. Ещё «в ходу была» картошка в «мундире», зелёный лук, который они макали в крупную, серо-грязную соль, рассыпанную на листочке. Они подзывали меня и я с аппетитом взгрызался в сочную часть лука, нейтрализуя жжение вр рту картошкой и запивая «сухую пробку в горле» молоком. Эта еда мне до сих пор нравится!

Взамен я таскал им из дома «кребль» - это раскатанное тесто бросалось в кипяшее масло. Получались вкусные дольки. Они мне приелись, а вот ржаной хлеб, да ещё на воздухе, да ещё в рабочей компании – благодать. А для них была диковинкой эта «немецкая» кухня.
Помню как один рабочий рассказал анекдот, который я тогда не понял. Мальчик приносит домой варежку и говорит матери, что её нашёл. «Почему одну?»-спрашивает мама. «А на другой дяденька сидел!» –отвечает малыш. Мужики хохотали, а я сидел на варежке и не понимал. Мой вид был, видимо, очень глупым, так как мужики плакали от смеха, стреляли крошками хлеба изо рта и хлопали себя по коленям, а меня по плечам. Прийдя домой, я рассказал анекдот маме, протягивая ей одну варежку (её дали мне рабочие – они то и научили меня!). Она тоже смеялась. Потом спросила: «А где же вторая варежка?» «Так на ней же дяденька сидел!» - удивился я. У мамы от смеха перехватило горло. Она тоже плакала от смеха и хлопала меня по плечам.

Дорогу укатывали катком: огромным железным колесом. С боку, для увеличения веса, были две огромные железные корзины. Эта конструкция долго стояла сначала в больничном дворе, затем на стадионе. Затем дорогу обильно посыпали шлаком и снова укатывали.

Перед майской демонстрацией, за пол-часа до начала, проезжала по улице «поливалка». У неё сзади была прикреплена труба с просверленными отверстиями. По ней самотёком стекала вода. Медленно двигаясь по улице, машина смачивала дорогу от пыли. Сверху, от базара, спускались взрослые: они шли к фабрике, сборному пункту. Походка была у всех очень интересной: отутюженные брюки бултыхались на ногах, специально купленная к «первомайским праздникам» обувь делала шаги неуверенными, неуклюжими, шляпы непривычно покрывали головы мужчин. Гудел фабричный гудок, подгоняя запоздавших. Улица затихала. Начинали выходить на обочину старушки – ожидали колонну демонстрантов. Колонну школьников было слышно издалека. Мама тоже выходила на крыльцо – посмотреть. Всё ближе подходила горластая ватага демонстрантов. В честь чего мы «демонстрировали»– мало кто знал. Просто нам нравилось идти утром по улице: празднично наряженные, свободные от занятий! свобода! «Мелкота» шныряла между рядов, стараясь проткнуть у зазевавшегося демонстранта воздушный шарик. Ещё их «хлопали» железной «пулькой» из натянутой между пальцев резинки..

Гремел духовой оркестр, мы спускались к горсовету, где к нам подсоединялись краснознамённые колонны фабрики и литейно-механического завода. А ещё раньше – спускались вниз к проходной и, сделав разворот на 180 градусов, снова поднимались вверх. Тем самым мы, как бы, «захватывали» рабочих. В колоннах была слышна гармошка, песни, кто-то плясал. Мы шли по К.Маркса мимо рощи и заворачивали к школе, затем по Рабочей шествовали к клубу, затем на стадион, где был митинг, лозунги и мы кричали дружно «УР-Р-РА», ораторы проклинали капиталистов и славили социализ-коммунизм, все опять кричали «УР-Р-РА», играл гимн, взлетали ввысь голуби, какая на присутствующих. Затем мы, утомлённые и голодные, спешили по домам, где нас ждал праздничный стол. Но есть сразу не садились – ждали, когда соберутся приглашённые родственники, друзья. Все приходили возбуждённые, весёлые от встреч и событий в колоннах, что-то вспоминали, шутили, громко смеялись. Сев за стол, они начинали пить, есть и громко разговаривать, а мы, пацанва, быстро поев, бежали на улицу. Нашим излюбленным занятием было: из лопнувших воздушных шариков делать маленькие и их хлопать. На улице ещё царила атмосфера былого праздника, праздничной сутолоки - это было как запах от одеколона "Шипр": человек уже ушёл, а запах всё ещё витает в воздухе.

Более старшим я наблюдал как по бокам улицы сажали яблони. Возле дома Кирпичёвых стал свидетелем такого разговора. Василий Иванович Уланов (работал на мехзаводе) говорил  с работниками, сажавшими деревца. «Я в войну был в Германии. Так вот там, верите или нет, груши и яблони вдоль всех дорог посажены! В мае идешь, а они все в цвету стоят! Красота! А к осени – плоды на земле лежат и никто их не трогает!». «Недаром же поётся: И на Марсе будут яблони цвести!» - процитировал строчки из одной популярной песни под общий хохот один из рабочих, - «Вот и у нас зацветут!» Не все зацвели. Где коровка обгрызла, где люди поломали. И всё-же: схоронились некоторые яблоньки! Вот что вспоминает Николай Каргин: «Я как то приежал в Сурск, в августе месяце и шел со своими девчатами по Ленина и Островского, где ростут яблони и было очень много яблок (может год был урожайный), я еще был это очень удивлен. Когда я жил в Сурске этого не было. А теперь я в удобный момент привожу пример, что у меня на родине тополя обрезаны, а не 5 метрой высоты, и на улице посажены яблони. Под яблонями яблоки лежат и не кто их не собирает.»

Василий Иванович ещё раз подходил ко мне, когда я уже в Германии жил, спрашивал: А яблони там ещё есть? Уж больно красиво они цвели!»

Каждый раз, проезжая в мае по цветущим аллеям, я представляю себе молоденького паренька с далёкого Сурска, который с восторженными глазами наслаждался цветом яблонь, наслаждался жизнью!

Зимой мы катались по улице на санках и «прутках» - изогнутые стальные прутья. Помню, один «пруток» был необычайных размеров: сразу шесть человек могли на него встать! Мы разбегались от дома Кирпичёвых и падали на санки. Движение автотранспорта было редким, так что опасность была небольшой, а вот рабочим, идущим со смены, надо было нас остререгаться –нет-нет да и вслетит кто-нибудить из нас им в ноги! Бывало, что и заругается один-другой, но в общем больше смеялись – прощали нам такую шалость! Видимо сами вспоминали своё детство..

Начиная от дома тёти Зины Паниной санки набирали скорость и неслись вниз. Если улица от «швейника», что был против горсовета, была не посыпана, что случалось очень редко,- мы пролетали в сторону фабрики по фабричной горе и, порой, врезались в ворота. Рассерженная охрана ругалась тогда сильно – может разбудили кого? Не знаю! Эта гора вообще всегда кипела от ребятни. Катались кто на чём! Особенным шиком была «рулетка». Она управлялась рулём и была моей несбыточной мечтой. Мокрые и истомлённые возвращались мы домой. Почему-то запомнился запах мокрых варежек, на которых всегда намерзали мелкие комочки льда... Света на улице было мало – лишь пара фонарей, порой и они не горели. Тишина... Пахло свеже-испечёным хлебом... Лаяли от скуки собаки...  Лишь одно желание гнало меня домой – поесть и спать! Засыпал быстро, как засыпают все уставшие от беготни дети. Никаких забот! Даже свет луны, освещавший затихшую улицу и падавший через нехитрую оконную занавеску мне на лицо, не мешал! О чём ещё печалиться? Детство...