Wladi

Если вы попробуете найти человека в селе Трескино и спросите для этого сельчанина: где живёт Петров Пётр Петрович, тот в ответ только плечами пожмёт – не знаю такого!

Так было, например, у меня. Зять мой из трекинских. Как-то в юном возрасте был я у знакомых в Трескино и сказал им о том, что мой зять тоже родом трескинский и его родители до сих пор там живут. Знакомые тут же заинтересовались: кто таков? Называю имя, фамилию, отчество – не знают. Объясняю где живут – никак не въедут: место знают, но про таковых – не слахали. И лишь чуть позже: «Погодь- погодь! Да это, никак, Филька Котяй!» Чудно было мне слышать, чтобы здоровенного мужика, фронтовика – так величали.

Обычай давать клички не так уж редко встречается в России. В немецких деревнях это тоже свойственно. Клички даются, например: по размеру тела – толстый, длинный, худой, или по роду занятий, по особенностям характера, по смешным оплошностям или увлечениям. Так я слышал прозвища: Яшка пьяный, американец, японец, питер и т.д. Но о Филиппе Осиповиче Лысове (или, как его называли в с.Трескино: Фильке Котяй) мне хочется рассказать чуть побольше.

Случилось как-то мне и моему другу Саше договориться о бане в с.Трескино. Мы взяли с собой канистру пива, рыбы, веников и поехали на его мотоцикле в баню. К нашему разочарованию: товарищ, обещавший подготовить баню у своих родителей, не подъехал и баня «зависла». Дабы не пропадать закупленному добру: решили – едим к речке. По пути спохватились – нет с собой кружки, а пить пиво из канистры не очень-то удобно. В этот момент «прояснения» мы проезжали мимо дома Фильки Котяя, где на крылечке, закутавшись в бархатный чёрный «шушун» мирно дремала его жена Истолия, подставив сморщенное личико тёплому после-обеденному июльскому солнцу. Рёв «урала» её явно напугал и она, спросонок, никак не могла понять, что за кружку от неё хотят молодые парни. «Ой, Володьк! Я тебя сразу-то и не признала!»- прозрев засуетилась старушка. «А мой-то баню в огороде топит, - говорила она, семеня впереди меня по сеням на выход к двери, что вела к огороду.

На обочине широкого и длинного огорода видно было строение размером полтора на два метра и высотой не больше 1,5 метра. В крошечной раздевалке лежали ноги хозяина, а сам он, лёжа на боку подкидывал щепки в печь, которая занимала половину парилки. В эту печь сверху был вделан козан, наполненный водой. Вода закипала. В парилке была температура равная наружней. Поздоровавшись, не переставая подкидывать, Филипп Осипович сказал: «А я вот баню топлю.» Я осмотрел помещение «парилки» и понял, что даже сидя в ней я буду «шлифовать» головой потолок, а второй вынужден будет сидеть на полу или стоять на коленях – встать в рост или сесть рядом было просто невозможно! Представьте себе парилку, размером: ширина 1,20, из них 60 см печка, длина полтора метра и высота «парильной залы» - 1,5 метра!

Притом на «хорошие градусы» явно можно было не рассчитывать. Скорее больше для издёвки, чем из любопытства, я спросил: «А как тут на счёт пара?» «Дверь открошь! – ответил Осипыч, задом пятясь из бани. Я удивлялся: как это можно при его внушительных размерах помещаться в этой «спичечной коробочке»?

На крыльце нас терпеливо ждал Саша, с надеждой на баню и кружку. Кружку мы прихватили, а про баню – дал знаком понять, что дело "тухлое". После первой кружки, которую Филипп Осипыч просто «смахнул» в рот, началась беседа. Вернее Осипыч, обтерев пенные губы калечной рукой (на производстве покалечил), сказал, ни с того ни с сего, историческую первую фразу: «Нет, робяты, я, все-же, герой!»
Надо сказать, что тема войны меня уже тогда интересовала и я готов был днями говорить с ветеранами (о них я писал тогда рассказы) и я с увлечением стал слушать.
Минут через 15-ть я наполнил кружки и Филиппп Осипович, смахнув и вытерев, и повторив уже произнесённую фразу, начал уже слышанную нами историю по-новой. Слово в слово!

Из уважения мы его не перебивали, только опять через 15-ть минут я «подлил». Пока он «смахивал» и вытирал, Саша спросил: «А что там... Слышал - баню топите?... Как парок?..» «Дверь открошь!» - бросил ветеран и, в третий раз повторив начальную фразу про своё геройство, нацелился было  на повторение услышанного. Дипломатически вмешавшись (– не погас ли огонь?), Саша предложил посетить банное заведение. Ветеран грузно поднялся и коротко бросил: «Адя!»

Радостное ожидание праздника исчезало на Сашином лице с каждым шагом, приближающим его к конурке. Когда же он заглянул в чуть тёплую каморку... «М-м-да-а! – протянул он. Я стоял сзади на огороде – поместиться между хозяином, который, растянувшись на полу, стал «шуровать» в потухшей печке, и Сашей, стоявшим, вернее: полуприсевше- полунависшим над лежащим хозяином, было из области фантастики. «Раздевайтесь!» - сказал хозяин, выползая «раком» из конурки. «А как парок..?- растерянно попробовал возразить Саша. «Дверь открошь!»- снова категорически заверил Филип Осипович.

Первым разделся я.

Втиснувшись вслед за хозяином в «узкое заведение», я наблюдал со спины как тот, стоя на коленях, опрыскивал веник кипятком из козана, распределяя стекающий по берёзовым прутьям кипяток на узкую дощатую скамью. Мне стало просто интересно: как это можно париться при комнатной температуре? В этот момент моего философского размышления Филип Осипович открыл под потолком дверку дымохода... Плеснул внутрь кипятка: «НА!» Оттуда: «ПША-А-А». Пар, вырвашись из-нутри вместе с мельчайшими частичками сажи, приятно и неожиданно ВЛАСТНО завладел каморкой. Саша, заглянув в этот момент в открытую щелочку двери и получив за это в лицо свежайшую порцию, аж завизжал от неожиданности и восторга. Он умудрился быстро втиснуться во вне втиснуемое и повторял восторженно: «Не... Вот это да!.. Чё это было то?».

А Котяй подбавлял и подбавлял. Пар заставил нас прижиматься к полу. Со стороны мы бы сошли на молившихся в мечети и только один Осипыч периодически поднимался, потдавал и снова прижимался носом к полу. Я же был постоянно в миллеметрах от пяток хозяина и мне подумалось: неужели этот старик будет в этом кипятке «плавать»? Но старик, бесцеремонно  растолкав нас, и чуть не «погладив» меня при этом манёвре своим вспотевшим голым задом по носу, лёг между нами на бок, носом к двери, где у самого пола была маленькая щель, снабжавшая его струйкой свежего воздуха, и сказал: «Парьтесь, робяты!»

Какой там «парьтесь»? Шевелиться было опасно! Кипяток!!!

Тогда Саше пришла в голову идея: «А давайте я вас попарю!» Он только один раз успел хлопнуть веником по боку старика – с воплем ветеран открыл лбом дверь и, как ящерица, проявляя неимоверную для его возраста прыть (сильна солдатская закалка пластуна-артиллериста!) и не переставая вопить выполз вон! «Вы чё, робяты?! Сварить меня хотите? – кричал он из огорода, выливая на себя ковш за ковшом холодную воду.

Ворвавшийся снаружи воздух умерил жар и мы наслаждались нежным паром, который всё ещё выходил, приятно "попшикивая", и нежно обволакивал нас. Затем Саша выполз – париться веником можно было только одному. Потдав и попарившись, я тоже выполз. Саша, глянув на меня, расхохотался: я был весь чёрный от сажы – я её веником забрал со стен и разнёс по себе. Мы ещё долго парились, спасаясь от постоянно повторяющегося слово в слово рассказа о снарядах, гибели людей, геройстве в тесной парилке.

Когда мы втроём сидели в предбаннике... Точнее: Саша был зажат в углу мощным Котяем, затем сидел сам Котяй, а я присел на входе, причём - дверь не могла закрываться и я попеременно демонстрируя всему огороду свои "предметные прелести", заставляя преждевременно краснеть помидоры, яблоки и вишню...

Уже давно нет в живых ни Истолии ни Котяя, давно сломана конурка-баня, но никогда и нигде в своей жизни я более не встречал такого нежно-пушистого пара и такой «тесно-героической», милой сердцу обстановки.

sergej

Трескино-это так-же часть моих детских воспоминаний. И Филька Катяй приходится мне двоюродным дедушкой, хотя я его совершенно не помню, как не помню и своего деда по линии матери Григория Осиповича Лысова. Его знали как дебошира и скандалиста - деревенская кличка "Гришуха". Соответственно его детей, а было их в общей сложности 12 человек, звали "Гришухины". Жили они до того бедно, что мне до сегодняшнего дня, когда читаю о кулинарных и других традициях  народов, чем в последнее время увлекаюсь, абсолютно непонятно: как в этих жизненых условиях можно было что-либо хранить?

Так вот о трескинской бане.

Жили "гришухины" на Вальяне - это район Трескино ближе к Суре, но в моей ассоциации это большой овраг рассекающий улицу. Вот году, наверное, в 1968-1969 кто-то из сородичей решил соорудить баню, но из-за недостатка стройматериалов в скате достаточно глубокого и крутого оврага была вырыта землянка, над землянкой или попросту ямой устроен потолок из бревен, засыпанных землей. Внутри сделана какая-то примитивная печь, а закрывалось это художество обычным куском холста. Не знаю мылись ли раньше в этом храме чистоты раньше, но однажды я попал в "банный" день. Во-первых топилось это художество очень и очень долго. Во-вторых я, тогда еще 3-4-х летний малец, устал и хотел жутко спать. Было совсем уже темно. Меня потащили принимать водные процедуры, а нужно было проходить по вырубленным в склоне оврага ступенькам, где при свете керосиновой лампы предстояло предаваться очищению. Не скажу, что мне сильно понравилось. По крайней мере меня тащили туда мать с тремя сестрами, а крики слушало пол-Трескино.

Больше меня туда не брали...

Lex

Хорошая, реальная зарисовка жизненной ситуации! Где не ждешь иногда получаешь незабываемые впечатления.. "Дверь открош"